Источник: Павел Казарин, специально для Крым.Реалии
Шестой год подряд Россия отказывается обсуждать тему Крыма. Шестой год подряд Россия пытается вручить Украине Донбасс. Разница между регионами очень проста. Полуостров вмонтирован в российское коллективное бессознательное. А украинский Восток – нет.
Ментальная карта любой страны нередко важнее официальных границ. Особенно – если речь идет о недавней империи, жители которой никак не привыкнут к новой реальности. Ментальные карты провоцируют ностальгию, ностальгия создает политический запрос, запрос рождает политическое предложение. Если бы россияне все постсоветские 23 года не считали полуостров своим – его судьба мало бы чем отличалась от судьбы Херсонской области. А потому теперь тест на ментальную карту впору сдавать Украине.
Если ментальная карта больше политической – это рождает запрос на вторжение. Целью становится тот регион, который выпал за пределы страны после последнего проведения границ на карте. Если же ментальная карта меньше политической – то тогда какой-то регион страны выпадает из общего тела. Становится чем-то в формате +1. Выводится за скобки и не вызывает эмоционального отклика.
Судьба Крыма решалась не в феврале 2014-го. Российское присутствие там не ослабевало на протяжении всех постсоветских лет. Москва никогда не отпускала этот регион «насовсем» – потому что он был вмонтирован в ее коллективный миф. Ассоциативный ряд простроен и забетонирован. Он – плоть от плоти российского самоощущения, а потому способен резонировать и провоцировать ностальгию
В рамках российского мифа Крым – это место крещения Руси и две обороны Севастополя. Летняя резиденция русских царей и «черноморская Ницца». Последнее пристанище Белой армии накануне исхода в Бизерту – и пушкинский «Бахчисарайский фонтан». Ассоциативный ряд простроен и забетонирован. Он – плоть от плоти российского самоощущения, а потому способен резонировать и провоцировать ностальгию. Он вмонтирован в имперское бессознательное благодаря «Севастопольским рассказам» Толстого и аджимушскайским каменоломням. Крымской войне и Черноморскому флоту. Ялтинской конференции и южнобережным дворцам.
Русский миф о Крыме прочен и устойчив. И, как любой миф, – его невозможно победить фактами. Можно сколько угодно разбирать этнический состав полков, воевавших под Севастополем в Крымской войне, доказывать их украинские корни и ссылаться на происхождение матроса Кошки. Но все это ситуацию не изменит. Потому что если Крымская война не входит в парадную историографию Украины, если Киев не приватизировал эту историю, то и миф о тех событиях остается в безраздельном пользовании Москвы. Русский миф о Крыме – скорее советский. Привычная нам редакция была рождена после депортации крымских татар
Миф можно разбирать на детали. Опротестовывать цифры. Опровергать интерпретацию событий. Но все это не представляет для мифа угрозы. Потому что он живет в сознании людей, его исповедующих. Его нематериальность роднит его с пространством веры. И то и другое воспринимается по умолчанию – и доказательств не требует. А потому и логическая десакрализация мифу не грозит.
Справедливости ради стоит сказать, что русский миф о Крыме – скорее советский. Привычная нам редакция была рождена после депортации крымских татар. Среди прочего миф был нужен еще и затем, чтобы вытеснить крымскотатарский концепт полуострова – и оправдать выселение коренного народа.
Потому что любая империя живет на чужих территориях. Любая империя существует за счет покоренного. Любое завоевание сопровождается «перепридумыванием» добытого – и от коренных жителей в лучшем случае остается топонимика. А в Крыму крымским татарам было отказано даже в этом.
Крымскотатарский концепт полуострова – главный соперник русского мифа. Внутри него – история про украденную родину
Депортация вычеркнула их из памяти и карты. Ради оправдания собственного преступления, империя выстроила многоуровневую систему защиты. Новое мифотворчество должно было дать ответ на вопрос – что делают на территории полуострова все те люди, которые оказались там после 1944 года.
Крымскотатарский концепт полуострова – главный соперник русского мифа. Внутри него – история про украденную родину. «Растоптанный мусульманский рай». Столетия собственной государственности в рамках Крымского ханства. Это история про коренное население, которое после депортации было заменено приезжими и привезенными. Про довоенный Крым с общими многонациональными дворами и крымскотатарским языком – как языком рыночного, а, значит, бытового общения.
Крымскотатарский и русский концепты отличаются не только наполнением. Они отличаются еще и степенью универсальности. Имперский миф обречен быть инклюзивным – его частью можно стать, расплатившись за входной билет национальной идентичностью. Присягой на верность служит согласие с российской версией истории и кремлевской оценкой реальности. А крымскотатарский концепт оказался вынужденно эксклюзивен. Он по природе своей оборонителен и нацелен на сохранение границ группы, а не на их расширение.
Это закономерно – крымские татары после возвращения из депортации оказались на полуострове в численном меньшинстве. Их задача была в обретении самих себя заново, они пытались не допустить собственной ассимиляции и растворения. И концепт, который позволял более-менее четко определить границы «своего» и «чужого», помогал им в этом. Но в этом же кроется и проблема – сложно стать частью этого мифа, если ты не принадлежишь к этой этнической группе. А потому все постсоветские годы этот концепт отмобилизовывал не только своих сторонников, но и противников. Вплоть до 2014 года.
Аннексия Крыма заставила Украину вспомнить о полуострове. Она вписала его в ментальную карту страны
А затем случилось важное. Аннексия Крыма заставила Украину вспомнить о полуострове. Она вписала его в ментальную карту страны – на смену триаде «море-горы-дороговизна» пришла история про вторжение и удар в спину. И в этой новой реальности было нужно о полуострове говорить вслух. Объяснять себе и миру значимость региона. Потребовался язык описания – тот самый, который вплетает полуостров в пространство «нашего». И в этот момент оказалось, что украинского мифа о полуострове фактически нет.
Шестьдесят «украинских» лет жизни Крыма – это постройка Северо-Крымского канала, налаживание снабжения, создание инфраструктуры. Хозяйственно-бытовое повествование – бюргерское по своей сути, но именно потому – заведомо менее увлекающее по сравнению с военно-завоевательным или историко-религиозным. Украинской истории Крыма чрезвычайно сложно конкурировать как с пафосом «русского Иерусалима», так и с исторической памятью коренного народа. А все современные попытки расширить украинский миф о полуострове за счет батальных эпизодов – наподобие крымского похода Болбочана (1918 год) – вряд ли способны прописаться в сердцах задним числом.
Концепт был нужен. Юридические нормы легализуют власть с точки зрения закона, но только мифология способна эту власть легитимизировать. Потому что легитимность – это история не про право, а про согласие людей с властью, про добровольную подчиненность. И нет ничего удивительного в том, что в результате Украина начала использовать именно крымскотатарский концепт.
Крымскотатарский флаг фактически стал для Украины новым знаменем полуострова – взамен прежнего крымского триколора
Когда Киев говорит о полуострове – он вспоминает про крымских политзаключенных, большую часть которых составляют именно крымские татары. Он говорит о коренном народе и его правах. О российском запрете Меджлиса и дискриминации. Крымские татары и украинцы объявлены Киевом носителями общей судьбы и общего будущего. А крымскотатарский флаг фактически стал для Украины новым знаменем полуострова – взамен прежнего крымского триколора. Который российские власти после аннексии без изменений вписали в собственную геральдику.
По большому счету, именно крымские татары оказались той нитью, которая связывает полуостров с материком. Тем фактором, который актуализирует в глазах Украины тему возвращения региона. Тем явлением, которое не позволяет Москве говорить о пространстве тотального единодушия в Крыму.
Принятие крымскотатарского концепта дарит Украине сильную этическую позицию. Она оказывается в положении стороны, защищающей слабого от сильного. В роли правозащитника, оберегающего коренной народ. В роли той страны, которая мыслит не только своими интересами, но и интересами ближнего.
Киеву пора определиться со своей этнонациональной политикой. Вписать Меджлис и Курултай в правовое поле. Принять закон о статусе крымскотатарского народа
Но для закрепления всего этого, Украине стоит перестать ограничиваться словами. Киеву пора определиться со своей этнонациональной политикой. Вписать Меджлис и Курултай в правовое поле. Принять закон о статусе крымскотатарского народа. И научиться отвечать прямо на вопрос о перспективах национально-территориальной автономии крымских татар. Ему пора сделать все то, что, наконец, переведет эти «свободные отношения» в формат «брачного контракта».
Украина вспомнила о том, что у нее есть Крым в тот момент, когда она его потеряла. Но именно эта трагедия открыла для украинского материка крымских татар. Тех самых, что привозили заблокированным воинским частям еду и вещи. Тех самых, что приезжали на Майдан в Киев – и выходили на улицы крымских городов с украинскими флагами. Тех самых крымских татар, которые сегодня оказались наедине со страной, которая пытается вычеркнуть их из истории полуострова.
И если Украина хочет появления полуострова на своей ментальной карте, то без крымских татар ей не обойтись.
Источник: Павел Казарин, специально для Крым.Реалии
