Особенностью коллективной памяти является избирательное запоминание тех или иных событий. Увековечивание каких-либо фигур в социальной памяти неизбежно сопровождает процесс коллективной самоидентификации. Среди самых распространенных способов символической фиксации прошлого – праздники и памятники. Социолог Борис Дубин выделял две категории праздников: во-первых, праздник-ритуал восстановления прежнего порядка и, во-вторых, праздник как точка возможного движения к будущему. Похоже, что функцию возвращения к прошлому в современной России выполняет установка памятника Феликсу Дзержинскому. Дзержинский, Железный Феликс, как его звали соратники, был одним из главных идеологов Октябрьской революции в России и организатором большевистской тайной полиции, внесшей вклад в установление «красного террора» по всей стране. Советская власть в целом и особенно органы безопасности выступают для значительной части людей символами порядка, ценность которого для россиян чрезвычайно высока. Для россиян восстановление порядка ассоциируется с моделью имперского прошлого, так как иных политических и моральных ориентиров фактически нет.
Возвращение инквизитора
В июне Московская городская дума поддержала инициативу КПРФ о проведении референдума по вопросу восстановления памятника Феликсу Дзержинскому. Идея возвращения памятника является политическим ходом КПРФ, а не выражением чаяний народа. За возвращение памятника не проводилось митингов, никакого активного массового одобрения замечено также не было. Более того, за весь период мониторинга отношения россиян к этому вопросу мы видели и большее одобрение плана возвращения памятника. Почему же референдум проводится именно сейчас? Очевидно, что коммунисты решили воспользоваться актуальной символической политикой российского руководства. Отвергнув советскую символику и идеологию, общество из-за отсутствия опыта и традиции непосредственного участия в политике оказалось не в состоянии поставить под контроль номенклатуру и основные репрессивные институты государства. Более того, требуя моральной компенсации утраченному чувству единства в рамках Советского государства, россияне с готовностью приняли державную логику, то есть единственные образ мышления и стиль поведения, на которые были способны институты власти. Суть этой логики состоит в предельном упрощении всех исторических процессов и редуцировании их до линейной последовательности событий.
Официальной пропагандой не допускается разноплановость прошлого, история России описывается через бинарные оппозиции. «Великое» державное прошлое противопоставляется фазам упадка, раздробленности. В общественном сознании наиболее важные с точки зрения государственной идеологии вехи соединяются в одну общую картину: Крещение Руси, укрепление и собирание русских земель, победа над фашизмом в 1945 году, а затем и «присоединение» Крыма – видятся россиянам в одном непротиворечивом векторе. Важность перечисленных исторических событий можно проследить с помощью измерения отношения к событиям или фигурам-символам.
Обращение к основам
В интерпретации Владимира Путина Крым важен как опорная точка российской идентичности. По его словам, это «духовный исток формирования многоликой, но монолитной русской нации и российского государства». Логично, что российские власти хотят символически закрепить этот исторический миф и связать его с началом истории России с помощью фигуры Крестителя, Владимира I. Предполагалось установить памятник Владимиру на Воробьевых горах – так он бы напоминал расположение памятника тому же Владимиру в Киеве, возвышаясь над городом. Идея обращения к символу Древнерусского государства породила немало споров, но в целом москвичи хотели бы видеть монумент в честь Владимира Великого у себя в городе: 64% жителей столицы одобряют это решение.
Стоит отметить, что среди тех, кто поддерживает установку памятника Дзержинскому, 76% москвичей поддерживают установку памятника и Владимиру (тогда как в среднем 64%). Нас может удивить противоречивость желаний москвичей, готовых одновременно увековечить и того, кто проложил путь христианской вере на Руси, и того, кто был инициатором репрессий, в том числе и против духовенства. Становится очевидно, что большинство не рефлексирует и следует в духе синкретической политики Кремля. Замалчивание страшных результатов массового террора как несовместимых с образом могущественной державы, победившей в Великой Отечественной войне, позволяет провести логическую линию между X и XX веками.
Семейная память
Вряд ли кого-то удивит, что самым значительным событием XX века признается победа в Великой Отечественной войне. Но для понимания глубины проникновения того или иного события в коллективную память, необходимо проследить способы передачи знаний внутри базового социального института – семьи. По данным опроса, проведенного в августе 2014 года, 49% респондентов утверждают, что старшие в семье говорили с ними о Великой Отечественной войне, а 30% — о репрессиях, тюрьмах, ссылках в сталинскую и советскую эпоху. При этом с молодежью о ВОВ в семье говорили немногим меньше, чем с представителями старшего поколения, что свидетельствует о существовании преемственности этого знания. Но что касается репрессий, то о них с россиянами в возрастной группе 18-24 говорили только в 14% семей, в то время как среди респондентов старше 55 лет – в 36%. Это говорит, прежде всего, о том, что память о терроре замещается коллективным мифом о победе Советского Союза над фашизмом.
Другой институт социализации и передачи базовых знаний об истории народа и государства – школа – также не уделяет значительного внимания теме политических репрессий, пытаясь сгладить острые углы и представить историю России великой и героической. Манипуляции с прошлым будут еще более смелыми, когда окончательно утвердится идея единого учебника по истории на фоне по-прежнему ограниченного доступа к архивным сведениям. Выходит, что россияне едва ли могут иметь представление о полной картине прошлого своей страны, поскольку по своей воле или в силу обстоятельств лишены механизмов воспроизводства памяти. Поэтому неудивительно, что только 13% россиян собираются говорить со своими детьми и внуками о сложном и во многом неприглядном прошлом политических репрессий.
Неинформированное согласие
Левада-Центр провел в июле этого года опрос россиян об отношении к идее восстановления памятника: 49% россиян (среди москвичей – 51%) в целом высказываются за возвращение Феликса Дзержинского на Лубянскую площадь. Но для начала необходимо понять, чем россияне мотивируют свой выбор «за» или «против» установки памятника.
Среди наиболее популярных доводов следующие: для 22% россиян установка памятника – акт признания государственных заслуг Дзержинского, а для 29% – это напоминание об исторической эпохе, олицетворяемой этим деятелем, которой задним числом приписывается порядок и уверенность. Ожидаемо, что памятник как напоминание о прошлом важнее всего для старшего поколения (среди старшей возрастной категории 63% опрошенных за его восстановление). Впрочем, сама тенденция также не удивительна, если учесть, что реставрация идеи сильного государства является лейтмотивом последнего президентского срока Владимира Путина. Конечно, фигура Дзержинского специально не вписывается в путинскую концепцию державного государства, так как порождает слишком много исторических параллелей, от которых президент хотел бы уйти. Но по иронии судьбы на Дзержинского накладывается ореол популярности советской эпохи.
Последствия отбеливания черных страниц истории неизбежно сказываются и на отношении молодых россиян к установке памятника Феликсу Дзержинскому. На основании данных вышеупомянутого опроса мы видим, что около 40% опрошенных в возрасте от 18 до 39 лет затрудняются выразить свое отношение к установке памятника. Причем в целом по выборке доля затруднившихся за 15 лет выросла на 12 процентных пунктов. Это означает понижение актуальности темы, вытеснение проблемы более насущными делами.
Вместе с тем мы замечаем «локализацию» этого вопроса: для москвичей тема восстановления памятника революционному деятелю по-прежнему достаточно актуальна, а число «безразличных» респондентов выросло лишь на 6% за 13 лет. Зато критика установки памятника значительно смягчилась. В числе активных сторонников восстановления памятника и столичная молодежь, активно интересующаяся местной повесткой в отличие от своих сверстников из других городов, которые не интересуются изменениями культурного облика Москвы.
Кажется удивительным, что молодые москвичи одобряют план возведения памятника столь же сильно, как и респонденты пред/пенсионного возраста. Вряд ли это связано с тем, что курс школьной истории России в столице читается иначе, чем в других регионах. Дело в том, что молодежь в принципе меньше привязана к существующему порядку вещей и более адаптивна к изменениям. Относительно меньшая информированность молодых респондентов затрудняет критический подход к выбору исторических символов. К слову, среди молодежи существенно выше и одобрение установки памятника князю Владимиру и, что еще более удивительно, переименование Большого Москворецкого моста в Немцов мост.
Примитивизация исторического дискурса затеняет менее значимые характеристики деятелей истории и высвечивает наиболее приглядные с точки зрения сегодняшнего обывателя. Народом отвергается возможность существования абсолютных нравственных истин: любое деяние, даже аморальное и преступное, можно оправдать великой целью. 45% россиян готовы оправдать жертвы советского народа в сталинскую эпоху величием целей и результатов, хотя семь лет назад такого мнение придерживалось только 27% респондентов. Особенность коллективной памяти в России состоит в том, что она находится под значительным влиянием государства. Масштаб государственных целей делает чувства и стремления индивида малозначительными не только для руководства страны, но и для самого человека. В этих условиях россиянин, окруженный свидетельствами сконструированного «героического» прошлого, ориентируется на эмоциональное единение во имя величия государства, забывая о ценности индивидуального достижения.
Источник: Степан Гончаров, Intersection
